Ностальгия секонд-хэнд
Текст и фотографии: Сергей Марков
Чепурный хотел подумать про коммунизм, но не стал, чтобы дождаться Прокофия и самому у него спросить. Но вдруг он вспомнил, что в Чевенгуре уже находится коммунизм, и сказал:

— Когда пролетариат живет себе один, то коммунизм у него сам выходит. Чего ж тебе знать, скажи пожалуйста, — когда надо чувствовать и обнаруживать на месте! Коммунизм же обоюдное чувство масс; вот Прокофий приведет бедных — и коммунизм у нас усилится, — тогда его сразу заметишь…

— А определенно неизвестно? — допытывался своего Жеев.

— Что я тебе, масса, что ли? — обиделся Чепурный. — Ленин и то знать про коммунизм не должен, потому что это дело сразу всего пролетариата, а не в одиночку… Умней пролетариата быть не привыкнешь…


Андрей Платонов, Чевенгур
Я стою в жаркий летний полдень на центральной площади небольшого города и наблюдаю за людьми. Их немного — проходят мимо, иногда быстро и как бы незаметно кидая на меня оценивающий взгляд, от которого меня все равно передергивает. Делаю последнюю затяжку, но сигарета потухла. Собираюсь ее выкинуть, но замираю и остаюсь с окурком, зажатым между зубов. Перед моими глазами появляется выпуклый, растянутый в ширину портрет Сталина с дымящейся трубкой (от этого его губы тронула едва заметная ухмылка в форме логотипа компании Найк), и медленно проплывают неровные белые буквы с мокрыми подтеками на кроваво-красном фоне: НИ ШАГУ НАЗАД! ТАКИМ ТЕПЕРЬ ДОЛЖЕН БЫТЬ НАШ ГЛАВНЫЙ ПРИЗЫВ. Человек в подчеркивающей каждую складку его обширного живота мокрой футболке с этой надписью и портретом вождя, как призрак растворился в толпе. Я достал красно-белую пачку сигарет, закурил, и тут же со странным чувством пожалел, что это не Герцеговина-флор.

Советский Союз как политическое образование исчез более двадцати лет назад, он должен был стать страшным призраком, ночным кошмаром. Но все вышло совсем не так. Настоящего исчезновения СССР не произошло, и его дух, как это ни странно, становится все сильнее. Люди постарше снова начинают ощущать себя жителями империи и считать США олицетворением зла — для них это страна высокой преступности и морального упадка. Но призрак Союза находит свое выражение и совершенно другим образом: в форме ностальгии, которая охватила поколение людей, рожденных в период между началом перестройки и уходом Бориса Ельцина с поста президента. Одни из них застали СССР маленькими детьми, другие вовсе избежали этого, но вот парадокс — они испытывают по нему жгучую ностальгию: советская эстетика в фаворе, записи старых телепередач набирают на ютьюбе тысячи просмотров, паблики на «красную» тему — тысячи подписчиков. Популярность футболок с Путиным и православно-патриотического дискурса — это тоже своеобразное проявление ностальгии по руководящей идее и мифически идеальному вождю, которыми были Ленин и Сталин. Для этой ностальгии можно подобрать сколько угодно эпитетов: эклектичная, игривая, сатирическая, но ни в коем случае нельзя назвать ее серьезной и настоящей.

В постмодернистском деборианском «обществе спектакля» или симулякров Бодрийяра, качества которых вполне можно приписать современной России, пересмотра требуют все базовые социальные феномены — и новые измерения для этого открывает именно ностальгия. Однако в нашем случае у нее есть одна важная особенность — это ностальгия секонд-хэнд. Ностальгия, украденная детьми у своих родителей. Они с теплым чувством вспоминают руководителей, культуру, общество, исторический период и политический режим, которые никогда не касались их лично. Позитивные изображения прошлого проявляются из старых негативов, которые дети перестройки видят на полке супермаркета популярной истории, массовой культуры и политического дискурса.

Родители этих детей задаются вопросами о том, почему на улицах снова появляются граффити с коммунистическими слоганами, в магазинах продаются футболки с изображениями бывших и настоящих вождей, а молодежь восхищается советским человеком. Однако ответов нет у самих детей.
Первые попытки объяснить пост-советскую ностальгию появились несколько лет назад в прессе, передачах на ТВ и радио, академических кругах и постмодернистской литературе. Некоторые авторы считали этот феномен исключительно российским (в крайнем случае, пост-социалистическим), другие видели в нем лишь проявление индивидуальной меланхолии. Одним из наиболее популярных мнений стало объяснение ностальгии как рыночного фактора — люди будут покупать приятные им воспоминания. Но ни одна из этих точек зрения не объясняет того, каким образом ностальгия могла появиться у людей, которые вообще не застали того периода, который они с такой радостью вспоминают.

Другой стороной дискуссий о ностальгии стали книги «Чапаев и Пустота» Пелевина и «Голубое сало» Сорокина, в которых последователи «Ложи Грибоедов» и «Ордена землеебов» установили принципы анти-воспоминаний, обновления России, необходимости смотреть вперед, не оглядываясь назад. В пику постмодернистским грибным наркотрипам и сектантским секс-ритуалам выступили «петербургские фундаменталисты» (Назаров, Носов, Подольский, Стогов, Крусанов, Секацкий) вместе с Прохановым. Свои сюжеты они основали на необходимости становления нового политического и морального порядка, реабилитации бывших диктаторов. Коротко говоря, выступили за искоренение «чуждых» России идей либеральной демократии и рыночного капитализма. «Господин Гексоген» тут же стал бестселлером, Проханов получил «нацбест», а издательство «Ад маргинем» — еще больше внимания в свою сторону. То есть, запрос на ностальгию и возвращение империи возник уже в начале «нулевых». Пятнадцать лет он постепенно крепчал, и к сегодняшнему дню из неуверенного, но амбициозного юноши вырос в представительного мужчину.

Обвинения в ностальгии по советскому времени звучали в адрес не только литературы, но и политики. В 2000-е годы их авторы выглядели если не смешно, то несколько нелепо. В 2015-м нелепо выглядит человек, который отказывается провести параллель между политикой СССР и России. Это все та же страна — бедная и окутанная туманом мифа своего величия. Единственное, что в ее классной аудитории место Чувства верности партии заняли сразу два наглых ученика — Патриотизм и Православие.
Китобойня
«Гарпун ударяется о спину кита уже в третий раз, и кровь окрашивает океанскую воду. Гигантское животное перестает двигаться. Охотники в знак победы поднимают гарпуны над своими головами», — говорил 17 мая 1999 года в эфире канала К5 корреспондент Джонатан Пауль. На размытой телевизионной картинке мы видим красную воду, сияющее солнце и черный силуэт лодки и людей в ней — индейцев племени Мака. Убийство было совершено не ради еды или денег. Единственной его целью стало возрождение забытой традиции. Традиции убийства ради убийства. Абсурд с точки зрения европейца — способ самоопределения и целеполагания для индейца. Предаваясь такой экзотической ностальгии, индейцы понимали, что они сейчас и они тогда — совершенно разные категории, что их действия могут стать импульсом к возрождению китобойных традиций в России, Норвегии, Японии и, главное, что убийство кита не встретит никакого понимания в США. Но почему же возродить эту традицию, пусть даже на день, было так важно? Убийство кита стало для индейцев актом мести настоящему миру, в котором они живут, актом возвращения в прошлое, в котором жизнь была понятней и проще. Хайдеггер считал, что ностальгия представляет потерянный объект как тот, о котором нужно вспомнить, осмыслить, но не возродить. В этом и заключается ошибка индейцев. Вспоминать о былом приятно, но возрождать его никогда не стоит.

Индивидуальная память человека формируется выборочно, она четко сохраняет положительные моменты и затушевывает негативные. А их может быть гораздо, гораздо больше. Коллективная память также создается из положительных исторических образов, игнорируя наличие отрицательных. Прошлое становится потерянным раем, в котором мы ни разу не побывали. В этом — опасность ностальгии.

Массовая культура позволяет с благоговением вспоминать о том, чего уже не было при нашей жизни, но кажется идеалом в палате мер и весов нашего сознания. В крайних своих проявлениях ностальгия ведет к ницшеанскому ресентименту. Настоящее становится злобным врагом, а прошлое — готовым придти на помощь союзником. Поэтому воспоминание о прошлом, а иногда и попытка возродить его, становится местью тому времени, в котором мы живем. Пост-советское поколение России, выкрикивая коммунистические лозунги, пытается найти свою жертву, своего кита, мифического Левиафана, символическое убийство которого станет местью стране с рыночной экономикой. Стране, в которой государство не берет за руку только родившегося человека и не ведет под своими знаменами через всю его жизнь, выдавая по очереди пионерские, комсомольские и партийные значки.

Именно неопределенность сознания порождает интенцию к воспоминанию-мести. Поколению 90-х годов необходимо найти смысл собственного существования, существования страны и всего мира в целом. Современная Россия бедна на смыслы (за исключением патриотизма и православия, но это сомнительные ценности, которые вряд ли могут удовлетворить хоть сколько-то думающего человека), зато в союзной идеологии они находятся с избытком. Смыслы существования советского человека сохранились в коллективной памяти россиян. Она сформирована множеством образов: фотографиями, книгами, фильмами. Коммунистическая идеология создала огромный архив, поместив в него, как в клетки, «нужные» изображения и тексты, которые образуют представления о важном, значимом и нужном, породив тем самым их циркуляцию в обществе. Идеология по своей сути есть коллективная память, архив суггестивных образов, призванных влиять на чувства, верования людей и управлять ими. Она есть средство внушения опасного и ложного мировоззрения, которое обязательно должно быть развенчано. Тем более, когда это мировоззрение коммунистическое.

Ностальгия долгое время считалась болезнью, от которой необходимо принимать лекарство. Для нашего общества таким лекарством должно стать полное понимание и осмысление советской идеологии. С его помощью оно переживет шторм, убьет своего кита и продолжит дальнее плавание в поисках собственного рая.

Читать по теме: #Retrowave Playlist