Вечер августа. Душно. Накурено. Смотрю, не моргая, в окно, пытаясь уловить хоть какие-то движения во дворе. Тщетно. На столе грязно, третья по счету бутылка водки готовится к неизбежному. В масле плавают остатки шпрот. Мой стакан наполовину пуст, на лбу едва заметна испарина, мысли в голове роятся, как ошалелые пчелы. Голоса за столом не становятся тише.

- А я вижу, как хороших людей гложет чувство несостоятельности!

- Неполноценности?

- Несостоятельности!

- Так, может, они просто несостоятельны?

- В чем?! Почему?! Они же хорошие люди! Хорошие! Им не нужно переживать обо всех этих потреблядских делах, а они в тот же колодец… Что за дерьмо….

- А чего лезешь? Не тебе решать. Пусть обо всем позаботится большая злоебучая машина, ведущая нас в светлое будущее.

Я смотрел в глаза своих собеседников и ловил себя на мысли, что все это уже видел. Когда-то давно. Мы спорили о каких-то совершенно нелепых вещах, обыденных, повседневных. Тыкая друг друга фактами, путая жалость с состраданием и подкрепляя все это изысканным матом. Алкоголь заканчивался, просыпалась совесть. Собеседники мои были плохо знакомы друг с другом и еще никогда не собирались здесь раньше. Мы никогда не общались так долго, и ощущение дежа вю казалось, по меньшей мере, странным.

- Несостоятельность... Бред. Нет такого слова! Да и вообще: в мире без веры можно продать всё, и, кстати, по вполне привлекательному курсу! Мне нравится такой расклад, я хочу так жить, это легко – говорил, отчаянно жестикулируя, толстяк . Глаза его блестели, интонация отдавала неискренностью. Руки выписывали слабо понятные пируэты в воздухе. Жесты эти были чересчур свободны и артистично ущербны, но, несмотря на всю эту жеманную театральщину, что-то в нем еще жило. Или мне казалось, что жило.

- И чо, это самое худшее? – перебил парень в черной рубашке. - Ну вот допустим… Сосет девушка за айфон. Но сосет же – в кредит! Социально допустимое вложение сил и времени. Рекреационный сервис! Все для людей! Мораль утилитарна. Согласись, этот курс вполне привлекательный и с залогом, да-да, в то же светлое будущее…

У парня в черной рубашке эхом уходящей моды были аккуратно выбриты виски. Он очень любил рассказывать про «светлое будущее». «Светлое будущее» отливало паразитизмом в каждой фразе так, что иногда хотелось ударить. Хотя бы кулаком по столу. «Светлое будущее» — удивительное словосочетание. Как мне вскоре стало понятно, его можно было вставить в абсолютно любую фразу в абсолютно любой последовательности. И это работает. Главное – больше общих слов, меньше конкретного смысла. Это как добавить щепотку корицы. Терпеть не могу корицу.

- А что мы имеем, господа? Мы имеем по жизни психологию консервативной шлюхи, без веры в настоящее, настоящего у шлюхи нет. Есть только «вчера» и «завтра», – я решил немного ожесточить дебаты, все вокруг были уже достаточно пьяны. И я сам почти в стельку. – Так вот, для консервативной шлюхи все в жизни можно закредитовать: айфон, машину, мужчину, женщину, веру. Все, все кредитуется.

- Мужик в кредит – это заебись! – взвизгнул толстяк.

- И годовая подписка на платные каналы в подарок! Как учили.

- Да, именно - продолжал я, - но, пацаны, это ли не то, чего все мы хотели? То, куда мы все шли. То о чем мы перед сном мечтали. Называйте, как хотите, я почти смирился с положением вещей. Отсутствие веры коробит все меньше. Да и о какой вере речь? Моей? Вашей? Общей?

- Не будь задротом, – подхватило меня «светлое будущее». – Вера она как мода, за нее теперь только срок можно получить. Страшно? Нет. Возбуждает ли? Да!

- Ну тогда давайте дружно ходить со богоугодным стояком и криками про то, как все хорошо, – сказал я, смутившись.

- Да не в этом дела-то, братиш. Не в этом. Я все к тому, что мир либо принимаешь, либо умираешь несчастным. Чо, мир прогнуть хочешь? — парень в черной рубашке впервые за вечер четко обозначил свою позицию. – Раскачивание лодки – это раскачивание своей собственной головы и только! Будьте уже в конце концов счастливыми рабами, блядь! Порабощение через радость и потребление -- не самое плохое в жизни! Подайся искушению, закрой глаза.

- Окей – говорю. – Но почему тогда мозгами понимаешь, что быть счастливым рабом не самое худшее и даже соглашаешься жить по этим правилам, а нутро, вот что-то такое внутри, черт знает, как это назвать вообще, все равно рвется к свободе? Зачем мне это?

- Потому что ты мудак, – вставил свою ноту толстяк и громко захохотал. Немного слюны из его рта брызнуло на стол. Скулы на моем лице напряглись. Чтобы отвлечься, разлил всем еще по одной. Хохот не затихал, в тот момент мне было противно многое. Казалось, толстяк мечется. Дело нехитрое: с одного края стола до другого не так далеко. К тому же страдания и бремя неопределенности его вполне устраивали. Многие так живут. И ничего. Совсем ничего.

- Даже, если и мудак, мне от этого нелегче.

- Вообще… это все напоминает ситуацию, когда приходишь под утро в ночной клуб трезвым и не понимаешь, зачем сосутся барышни у стойки, но тебе это нравится в силу определенных причин. Так и в жизни: вроде и противно, и приятно, и смотришь, потому что не смотреть не можешь – все смотрят, а некоторые даже участвуют. Или делают вид, что участвуют. Или рассказывают, что участвовали. Врут, короче. Но ты – часть этого спектакля. Поэтому смирись и радуйся, либо сдохни сразу, сука.

- Выбор-то невелик, перепутье оно всегда такое – сказал толстяк, опрокинув при этом остаток жидкости в своем стакане.

- Стоп! – возразил я. – Так разве мы к этому шли?! Родители так воспитывали? Или хотели чтобы у вас все это было?! И вообще. Как там было? Пьяный угар нулевых, фильтры в инстаграме, социальная паутинка, в которую попала ваша душонка? В детстве я думал, что мир взрослых – это такая охуенная штука, где все рассудительные, понимающие, где отношения идут совершенно в другом слое, что ли. Чувственном, более глубоком, более эмоциональном. Игра интереснее. А че в итоге? В итоге я вырос и вижу вокруг несчастных людей, мало отличающихся по способам выражения мысли и чувств от обезьян. И то последние иногда кажутся более интересными. Но оказывается в итоге, что даже в детстве было веселее и чище, от наивности скорее, а сейчас -- на тебе, только бремя забот и перечень требований, которых даже не ты себе навязал. И что, мы счастливы вместе?

- Ты ебучий гуманист и веришь в человечество .

- Да просто инфантильный мудак.

- Может быть. Где-то внутри.

- Кстати, про щщщастье – заговорил наш мечущийся пухлый собеседник. – Вот вы, мужики, когда последний раз сильно влюблялись? Ну вот так, чтобы не на ночь, не симпатия, которую, будучи бухим, называешь «любовью», и не, упаси бог, бытовуха и жить вместе на четвертом курсе института… А вот так, когда живешь и понимаешь, что хочется жить и понимать? Ну, когда приходишь домой, включаешь музыку любимую и начинается ... Бабочки в животе, вкусные пельмени на плите. И вот любишь ты так, любишь, но признаться женщине в чувствах не можешь, потому что слабовольный обсос. Когда было такое?

- В школе было – сказал я. – Достаточно долго. И прошло. Не повторялось.

- Вчера! Не, натурально! Сейчас расскажу. Вчера во сне я видел свою первую неразделенную, несчастную если хотите, любовь, мы ехали на заднем сиденье машины и целовались. Я был нереально счастлив. Я такой сон лет десять ждал, точно! И даже утром прыгал на одной ножке и разговаривал с птичками на балконе, - налет романтизма на этом цинике-хипстере я видел впервые. – А так нет, нет конечно… Давно. И непонятно.

Выпили.

- В том-то и дело, – толстяк начал наливать себе в стакан новую порцию алкоголя. – Дело в том, что мы как были маленькими пацанами, так ими и остались. А все остальное – это унылая некрофилия мозга, который ищет знакомые силуэты в давно мертвых материях. И не может остановиться, не может выбрать. Выбор – это всегда сложно. И хочется во всех бедах обвинить, кого угодно, только не себя.

Взглянув на секунду в глаза говорящего, поймал себя на ощущение, что еще чуть-чуть и он бы заплакал. Если хорошо выбритое «светлое будущее» выбрал путь принятия с налетом романтизма и субботней клубной шелухи на плечах, то толстяка было откровенно жаль -- он не мог выбрать. Никогда. Не мог определиться. Наверное, от жадности. Ведь желание не терять и опасение, связанное с потерей – это всегда от жадности. Некоторые закрываются представлениями о ценности прошлого и бренности настоящего, но факт всегда в другом – ты жмот, только опять вопрос в том принимаешь ты это или нет. И я давно решил, что нет. Но это ебучий гуманизм, как уже сказали выше.

- Вообще, конечно, друг, все эти любови и чувства – подхватил мой второй собеседник – это самое прекрасное на свете. Ты важную тему затронул. Эх… Не-не, я серьезно. После всяких грешных непотребств и запретных утех, ко-не-ч-но же.

- Иди на хер, – отрезал толстяк.

- Извини… такая натура.

- Тут, ты понимаешь, воспоминания… накрыли. Я же того. Тоже. Как и все. Свежий ветер с моря тоски подул, да. Еще чуть-чуть и откроется пьяный тариф. Только эти самые воспоминания и остаются со временем, никому не нужные, самые важные.

В этот момент я понял, что мне опять нужно на балкон. Шатаясь, вышел. Август мутит. Голова трещала: то ли от выпивки, то ли от беседы. Я встал, слегка качаясь, подошел к двери, ведущей на лоджию, вышел. Остался наедине с собой. В голове играла мелодия из «9 ½ weeks», не та попсовая «Slave to love» Брайянна Ферри, а обычный саундтрек, который именовали «Love theme». Его написал чувак с веселой фамилией Ницше. Прекрасная музыка для конца лета.

В тот момент я подумал, чего хочу от жизни, от себя. Стало скучно. Когда я вижу огонь в глазах других людей, который еще не погас, я радуюсь. С каждым днем таких неискушенных все меньше. Вера в кредит, кредит на веру. Искренность чувств, социальные лестницы, навязанные цели. Все чаще, вместо огня в глазах, встречаются морщинки около. И перманентное состояние томной грусти. Томную грусть грустнее всего наблюдать в глазах красивых женщин -- на их лицах всегда можно прочитать имя мужика, который все испортил. Их основная боль – о том, что нет рядом мужчины, который бы взял за руку и сказал: «Пойдём». Не важно куда. Вперед – самое верное направление. Почему таких нет? Потому что толстяк вечно сомневается и не решается, надуманный хипстер упивается принятием дна, а я просто ебу гуманизм. Но даже, если такой мужчина находится, то он тоже не знает, чего хочет от жизни и прямо может заявить, если хватит смелости и осознанности, что «мы с тобой сейчас идем, но… дальше…и вместе… я не знаю». Прочие врут. Прячутся, потом изживают и себя, и тех, кто рядом. Придумают картину у себя в голове и стремятся все вокруг под нее подогнать. Засунуть в рамки. В рамки непонятно откуда взявшейся картинки, представления. Или бывает хуже – женятся. А потом случается пробуждение неврозов и игра в кошки-мышки. И, если ты выпил немного вина, эту игру слов объяснять не нужно.

Что остается в итоге? Остается музыка. И ощущение времени. Тик-так. Тик-так. И не жалко того, что будет. Жалко того, что не будет. Жалость – пустое дело. И ты, дорогая, конечно, даже не подозреваешь об этом – твою голову кружит другая жизнь, твоя собственная. А я сижу где-то тут со своими тараканами и безвозвратной верой в то, что ничего не случится. Тихо играет музыка в голове, закат напоминает о том, что скоро все закончится и начнется вновь. А ведь можно страдать и творить. Можно страдать и не творить. И дострадаться в итоге -- ничего не изменится. Но тебя, как такового, уже не будет.

Закат был прекрасным визуальным сопровождением обрывков пьяных заблудших мыслей. Правильные закаты – в августе. Когда ты нутром чувствуешь, что скоро будет хуже, но тем не менее, получаешь удовольствие от происходящего, без суеты. Довольствуешься малым, все этой окружающей, дурманящей красотой и едва ощутимой прохладой. Никогда не умел описывать природу, бездарь. Просто нужно больше веры. Горизонты до сих пор широки, женщины красивы, а трава зелена. Вера выцветает как закат в августе.

Я улыбнулся, закрыл окно и вернулся на кухню. Никого не было. На грязном столе стояла пустая бутылка, банка с дрейфующими шпротами и один стакан.